Разгон Лев - Кузнецкий Мост, 24
Лев Эммануилович Разгон
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ, 24
Стрела крана резко поворачивается, и тяжелый чугунный шар ударяется о
стену дома. С грохотом рушатся оконные переплеты, в зияющие проемы видны
внутренние стены комнат со следами портретов на выцветших обоях. Очень обычное
для Москвы зрелище.
Я стою на противоположной стороне улицы, смотрю на это, и внутри меня
что-то рушится, рушится с треском и отчаянием, как стены этого дома. И мне
кажется, что не пыль закрывает разрушенный дом, а слезы застят мне глаза.
Наверное, я испытывал бы нечто подобное, видя, как вот такая машина уничтожает
мое родовое гнездо на Ордынке; дом, с которым были связаны все радости и
горести моего отрочества, моей юности, почти всей жизни моей. Но ведь не этот
родной дом рушат. Разрушают проклятый, ненавистный и страшный дом, где если и
веселились когда, то только в незапамятные времена, когда его хозяином был
князь Голицын; или когда жили в нем художники и скульпторы, и Пушкин ходил в
гости к Карлу Брюллову, вернувшемуся из Италии... Так когда это было, да и кто
об этом думает!
Многие десятилетия в этом доме только плакали. Здесь было пролито столько
слез, что если бы они все сохранялись, потоками сбегая вниз к Неглинке, то дом
этот стоял бы на берегу соленого озера. Да, конечно, в округе были дома и
пострашнее. На моей памяти это учреждение - обычно про него говорили "это" или
"оно" - разрасталось, пуская свои метастазы по соседним улицам и переулкам.
Оно захватило всю Большую Лубянку от площади до Сретенских ворот и Лубянку
Малую, оно заглотило многоэтажный универмаг и девятиэтажный жилой дом; и
постепенно на всех окнах домов этого района появились одинаковые шелковые
занавески, и подолгу вечерами эти окна светились уютным адским светом. Были
среди этих домов такие, мимо которых и ходить-то было страшно. В этих домах
пытали и убивали. Но там не было слез. Там могли только кричать и кричали от
боли, от ужаса, от страха...
Но там не плакали. Во всяком случае, я не помню и мне об этом не
рассказывали. Болевая точка этой гигантской раковой опухоли была тут. Плакали
здесь, в этом доме. На Кузнецком мосту, 24. Здесь помещалась "Приемная".
Приемная ОГПУ, НКВД, НКГБ, КГБ... Названия менялись, существо оставалось
прежним. И до самого последнего дня, до того, как ударили по дому чугунной
бабой, висели на нем вывеска "Приемная КГБ" и аккуратное, золотом по черному,
на десятилетия, на века сделанное объявление: "Прием граждан круглосуточно"...
* * *
А ведь было время, когда я ходил в этот дом, совершенно не задумываясь о
том, каким он ко мне обернется. Это было, вероятно, году в 25-м. На Кузнецком,
24, помещались "Курсы Берлица". Это были курсы, где по какой-то системе,
придуманной неизвестным нам, еще довоенным Берлицем, быстро научали
иностранным языкам.
Меня понесло на эти курсы потому, что мой двоюродный брат в это время был
в Китае начальником Политуправления у Чан Кай-ши. Меня с безумной силой тянуло
делать революцию в Китае, кузен мой обещал меня забрать с этой целью к себе,
при условии, если я выучу французский язык. Почему французский, бог знает.
Конечно, я ему поверил и устремился сюда, на Кузнецкий мост, 24.
Старый трехэтажный дом. "Приемной" на первом этаже еще нет. Она появится
после, вероятно, году в 35-м или 36-м.
Я быстро взбегал по лестнице на третий этаж. Лестница никогда не бывала
пустой. Потом уже, много-много лет спустя, я вспоминал, что кроме меня и мне
подобных - веселых, беспечных, часто элегантных, почти вс
