87cd95e4     

Разгон Лев - Борис И Глеб



Лев Разгон
Борис и Глеб
У каждого человека моей судьбы хранятся в памяти встречи с людьми, чья
жизнь поражает своей необычностью, с личностями яркими, оставившими в
истории свой след. О некоторых я написал в те сравнительно еще недавние
годы, когда казалось, что эти люди навсегда вычеркнуты из исторической
памяти. И все-таки без большой уверенности я думал, что "рукописи не горят"
и, может быть, написанное мною когда-нибудь увидит свет. Но жизнь оказалась
гораздо неожиданнее всяких предположений, и о многих моих лагерных
знакомцах можно встретить биографические справки в словарях, статьи в
газетах и журналах; можно увидеть их фотографии, с трудом узнавая в
молодых, сильных лицах тех приугасших, измученных людей, с которыми бывал в
этапах, на пересылках, работал в лесу или в конторе.
Мою память тревожит судьба
двух братьев, юношей, почти мальчиков, с которыми я столкнулся в довольно
тяжелый период своей лагерной жизни. Я даже фамилию их не запомнил, они
прошли мимо меня какими-то тенями. Уверен, что они погибли и нет ни одного
близкого им человека, который хоть когда-нибудь вспомнил бы о них. Миллионы
были превращены в лагерную пыль, исчезли, не оставив после себя ни могилы,
ни других материальных следов своего существования. Но там, на материке,
у них находились родные и знакомые, их жизни отразились в биографиях других
людей.
И скольких же я знал - крестьян, священников, бухгалтеров, учителей! -
знал, но почти никогда не воскрешаю их в памяти. Она ведь не бездонна,
просто очень глубока; и мне требуются усилия, чтобы вытащить со дна ее на
поверхность лица, голоса, рассказы. А вот эти два мальчика - Борис и Глеб -
никак не улягутся на дно памяти, и я до сих пор не понимаю, почему: передо
мною прошли десятки таких мальчиков, я видел, как они безропотно умирали от
холода и голода, от неопознанных болезней в обычном бараке или в
"больничном стационаре". Но я знаю, что они оплаканы своими близкими, что
где-то остались их детские и юношеские фотографии.
А от Бориса и Глеба ничего не осталось. В том океане несправедливости, в
котором мы жили и живем, эта горькая капля почему-то тревожит меня, толкает
к тому, чтобы хоть в нескольких словах написать историю двух мальчиков,
которую нельзя назвать неправдоподобной, потому что неправдоподобно все
испытанное нами.
Было это на Первом лагпункте
Устьвымлага страшной зимой сорок второго года. Давно умолкли фанфары нашей
победы под Москвой, и не было еще торжества Сталинграда. А немцы уже захватили
Украину, Белоруссию и огромный кусок российской земли, дошли до Кавказа,
до Волги... Ежедневные сводки Информбюро, пусть и сглаженные неправдой
и бодрым голосом Левитана, наводили непроходимую тоску. Было очень голодно,
ящик с оледенелыми трупами выезжал за зону не один раз в сутки. И свирепствовали
лагерные начальники, силясь выполнить план, который теперь звался "оборонным".
А "оперы" выискивали среди заключенных "пораженцев" и даже "заговорщиков".
В новых этапах прибывали заключенные с военными статьями. Потому что какая-то
часть советской территории освобождалась, некоторые города, вроде Харькова,
переходили из рук в руки, и первым делом там хватали "сотрудничавших с
фашистами". Настоящие предатели, полицаи, каратели отступали вместе с немцами,
и нашим "органам" доставались лишь сапожники, чинившие немецкие сапоги,
кухарки, варившие немцам суп, и, конечно, "немецкие подстилки", как называли
женщин, которые добровольно или насильно становились любовницами о



Содержание раздела